Начало в нем такое:
Никто и никогда не сможет описать ужасов той войны. Меру этого ужаса понимали миллионы погибших все последние мучительные годы, месяцы, дни, часы, минуты их жизни. Эти страдания могли описать только они сами.
А концовка — после многочисленных повторов — вот такая:
У народа решили украсть память и подменить её фальшивыми политическими лозунгами, присягой на верность не Родине, а Путину.
<...>
А память можно только сохранить.
Родник Великой Победы важно сохранить чистым.
В нём – жизненная сила народа, которая нужна, чтобы пережить и выжить.
Спрашивается, какую «память можно только сохранить», если «никто и никогда не сможет описать ужасов той войны»?
Спрашивается также, разве не очевидно, что «украсть память» (что бы это ни значило) и превратить ее в скрепу можно было только потому, что эта «память» (суррогат памяти, конечно) старательно поддерживалась и реакция на слова типа «фашист» и на изображения типа свастики старательно доводилась до рефлекторной?
Нет, разумеется, не было бы фашистов, придумали бы кого-нибудь еще, но разве не очевидно, что скрепы типа «памяти» делает общество уязвимым перед манипуляциями посредством этой «памяти»?
Между двумя выходами: выходом Шлосберга («родник Великой Победы важно сохранить чистым») и выходом Темы Лебедева (примерно — это не наш праздник, а праздник немногих доживших, если они хотят), мне (давно) ближе второй.
