Я несколько раз в ней бывал и удивился, пока читал, насколько мое восприятие не совпадало с восприятием автора.
В 2004 году я показала фотографию новоиспеченной библиотеки французской подруге Астрид Вендланд, корреспонденту Рейтер в Париже. «Кажется, что это строили при Брежневе, — испуганно сказала журналистка, — и почему библиотека так похожа на ТАНК?»
Не поспоришь. От высотки МГУ к зданию Библиотеки ведет подземный переход, явно вдохновленный дзотами Второй мировой. Танк высится над щелью дзота, строго на центральной оси в обрамлении симметричных флигелей — жесткость классицизма в действии.
Вообще никогда не испытывал ассоциаций ни с танком, ни с дзотами, ни со второй мировой.
Подходить к зданию физически неприятно — огромная бетонная громада нависает над стеклянным фасадом с нелепым портиком, создавая пугающий архитектурный дисбаланс.
Я решительно глух к архитектурным (дис)балансам, поэтому мне никогда не было физически неприятно подходить к фундаменталке. Наоборот, мне она всегда казалась такой большой, яркой и свежей на фоне окружающих зданий.
Центральный холл декорируют три барельефа работы Зураба Константиновича Церетели, понятное дело, тоже красоты несказанной: Ломоносов, Шувалов и Елизавета-основательница. На темные таблички с их именами внимание обращаешь не сразу, а вот подпись «З. Церетели» сияет на отполированном бронзовом фоне, дабы студенты не позабыли.
Удивительное дело: Шувалова и Екатерину помню, таблички с их именами помню, З. Церетели, сверкающего на отполированном бронзовом фоне, не помню. Я вообще до этого текста не знал, что Церетели имел какое-то отношение к фундаменталке.
Из круглых люстр льется холодный мертвенный свет.
Ну это просто... вау :-)
Но дело-то в том, что это сооружение — грандиозный памятник неистребимой советскости — не исправить ничем, даже если наставить диванов в холлах, открыть кафе, заполнить выставками. Это идеальный пример репрессивного пространства, из которого хочется поскорее бежать.
Ну, по крайней мере раз в году, проходят «фестивали науки», двери фундаменталки открываются, народ набивается, происходят всякие выставки, публичные лекции, светомузыка. Никакого тебе «репрессивного пространства». Если я правильно понимаю автора и то, что она вкладывает в «репрессивность», то это может ощущаться в обычные дни, потому что библиотека большая и пустая, а ты — одинокий и маленький. Но это уже особенности использования библиотеки, а не особенности здания, которое «не исправить ничем».
