Способность хорошей музыки захватывать массы приносится в жертву мелкобуржуазным формалистическим потугам, претензиям создать оригинальность приемами дешевого оригинальничанья. Это игра в заумные вещи, которая может кончиться очень плохо.
и
В то время как наша критика — в том числе и музыкальная — клянется именем социалистического реализма, сцена преподносит нам в творении Шостаковича грубейший натурализм.
Отдельно умилила «Комсомольская правда», писавшая как будто прямо для меня:
Находятся у нас люди, страшно изумляющиеся насчет того, что в опере Шостаковича разоблачают одновременно и натурализм и формализм. Дескать, формализм и натурализм — явления, взаимно исключающие друг друга. Но ведь на деле-то натурализм и формализм родные братья и очень часто сопутствуют друг другу. В этом легко убедиться, прочитав, например, несколько глав из произведения западно-европейского архиформалиста. Сочинение называется «Улисс», и отрывки из него, повидимому, в качестве лучшего образца современной иностранной литературы печатает московский журнал «Иностранная литература» [это какое-то гениальное провидение: журнал-то в ту пору еще назывался «Интернациональной литературой»]. Это произведение написано на таком английском языке, что его не понимают сами англичане, и по стилю напоминает горячечный бред сумасшедшего языковеда, перемешавшего все известные ему языки в одну чудовищную смесь [это, кажется, еще одно гениальное предвидение: автор в
Так что да, дискуссия о формализме была как бы с самого начала дискуссией о формализме и натурализме. И, конечно, это был острый рецидив более давней ругани. Интересно, с какого времени формализм и натурализм стали близнецами-братьями — с 1934 года или еще раньше?
