Тезис
Вряд ли можно доказывать нечто, четко не сформулироваванное. Да, мне очень хотелось бы, чтобы заимствований в русском языке не было вовсе, но я хорошо понимаю, что это недостижимо. Что же тогда отстаивать? То, что нужно стремиться свести количество заимствований к минимуму (а сведя, внимательно посмотреть, не выкинуть ли еще чего).
Эпиграф
Несколько лет назад в Палеонтологическом институте Академии Наук, где я имею честь работать, проходила научная конференция, посвященная климатам прошлого. Присутствовал весь цвет отечественной палеонтологии (а поскольку в этой области Россия, как ни странно, продолжает оставаться одним из признанных лидеров, - то и мировой, соответственно, тоже). При разработке представленных на ней палеоклиматических реконструкций были мобилизованы все возможности современной науки - от тончайшего геохимического и радиоизотопного анализа до новейших методов компьютерного моделирования. Когда дело дошло до обсуждения докладов, на трибуну вышел профессор N, известный едкостью своих оценок, и начал так:
- Губокоуважаемые коллеги! Я категорически настаиваю на том, что Земля круглая. (Легкий шум в зале.) Я настаиваю также на том, что Земля вертится, а ось ее вращения наклонена относительно плоскости эклиптики. Из этих трех обстоятельств следует, как вам должно быть известно из курса географии для шестого класса средней школы, существование экваториально-полярного температурного градиента, западного переноса в атмосфере и смены времен года. (Шум в зале сменяется полной тишиной.) Так вот, обращаю ваше внимание на то, что в подавляющем большинстве из представленных здесь палеоклиматических реконструкций нарушается по меньшей мере одно из этих исходных условий...
(Кирилл Еськов. История Земли и жизни на ней)
Язык - средство общения
Подобно профессору из эпиграфа, я тоже категорически настаиваю: язык - это средство общения, и основная его задача (подчеркиваю, основная; побочные не столь важны) - передавать сведения от одного человека другому. Я настаиваю также, что каждое - или почти каждое - слово связано с обозначаемым им предметом или понятием произвольно. Человеку дано выбирать, какие слова назначать интересующим его предметам или понятиям, а раз возможен выбор, должны быть и основания для него. Выбирая слова, важно осознавать, что язык наилучшим образом выполняет свою задачу, когда пользуется легкопонятными, усвоенными человеком с детства словами.
Проиллюстрирую эту мысль на математическом примере. Хорошо ли мы, нематематики, пользуемся математическим языком? Хорошо ли умеем считать? Сомневаюсь. Умеем ли мы оперировать большими числами? Ну, сотнями тысяч; может, сотнями миллионов - и все. Глядя на число, обозначающее несколько сотен миллиардов, мы уже вынуждены считать разряды, чтобы понять, что это за число. С триллионами - и подавно. Не зря же мы предпочитаем изображать большие числа как произведение маленького числа и 10 в некоторой степени. Так вот, можно взять простейшее математическое предложение, например утверждение, что
2 + 3 = 5
Зная простейшие математические операции, мы слету схватываем это математическое утверждение и соглашаемся с ним. Однако представим себе такое утверждение:
(12563 - 1981385214) + ln(20.0855369) = √(11875/475)
Если я не ошибся в вычислениях, оно равносильно предыдущему, однако ухватить его смысл без вычислительной машины нет решительно никакой возможности. Почему? Потому что его составные части сложны для нашего понимания, неочевидны по сравнению с 2, 3 и 5.
Итак, повторяю, чем проще единицы, которыми пользуется язык, тем проще ему осуществлять свою главную задачу: как можно доходчивее передавать сообщения от одного человека другому.
Ровно то же самое мы имеем, когда сравниваем родную, усвоенную с детства лексику и лексику чуждую, нуждающуюся в пояснении.
Почему чужая лексика нуждается в пояснении? Внутренняя форма слова
Человеку свойственно выискивать значение в услышанных словах, находить их мотивацию или, как говорил Потебня, внутреннюю форму. Непонятн
Ассоциативные ряды и международное общение
Один из любимых доводов поборников заимствованной лексики - что она способствует лучшему пониманию между народами: мол, если на Западе говорят некое слово - возьмем, к примеру, изрядно обруганный "дискурс" - то и нам следует так говорить, чтобы мы друг друга поняли. Здесь возникают серьезные возражения. Аж целых два:
1) Если вдруг кому-нибудь сильно захочется высказаться на чужом языке, придется основательно выучить этот язык. Узнать, какими словами пользуются чужеземцы, когда высказываются по интересующей тебя теме. Поэтому совершенно неважно, как именно некое понятие выражается на твоем родном языке: изучая интересующий тебя чужой язык, ты узнаешь, как оно выражается и на нем. Одно и то же понятие вовсе не обязано одинаковым образом выражаться в разных языках: это не нужно, коль скоро язык обслуживает не мировое сообщество вообще, а только тех людей, которых им владеют. В общении с англичанами нам вовсе не мешает, что наш стол - это их тейбл, а наше яблоко - их эпл. Отчего же мы думаем, что отказ от "дискурса" как-то затруднит наше общение?
2) Заимствованные слова как правило пусты, лишены ассоциаций, тогда как в языке-займодавце они вплетены в густые ассоциативные сети. Считать, что в устах англичанина discourse или concept равнозначны дискурсу и концепту в устах русского, более чем наивно: discourse - возвышенно-поэтическое слово, широко используемое тем же Шекспиром, а concept - вообще слово из повседневного обихода. Не приближаемся мы, а наоборот отдаляемся от иноязычных авторов, втаскивая в собственный язык транслитерацию их слов.
Шишковские круги
Это понимал еще адмирал Шишков. Его все больше поминают нелестными словами, и совершенно зря. По крайней мере в своей работе начала 19-го века он пишет про то, что потом будут повторять многие теоретики переводоведения (не знаю, сами ли они это открыли или взяли у адмирала). Не удержусь и выпишу кусок из его книги (Собрание сочинений адмирала Шишкова, том II):
"Положим, что круг, определяющий знаменование французского глагола, например toucher, есть A, и что сему глаголу в российском языке соответствует, или то же самое понятие представляет, глагол трогать, которого круг знаменования да будет B.
Здесь, во-первых, надлежит приметить, что сии два круга никогда не бывают равны между собою так, чтобы один из них, будучи перенесен на другой, совершенно покрыл его; но всегда бывают один другого или больше или меньше; и да же никогда не могут быть единоцентренны, как ниже изображено:
Но всегда пересекаются между собою и находятся в следующем положении:
C есть часть общая обоим кругам, то есть та, где французский глагол toucher соответствует российскому глаголу трокать, или может быть выражен оным, как например в следующей речи: toucher avec les mains, трогать руками.
E есть часть круга французского глагола toucher, находящаяся вне круга B, означаюшего российский глагол трогать, как например в следующей речи: toucher le clavecin. Здесь глагол toucher не может выражен быть глаголом трогать; ибо мы не говорим трогать клавикорды, но играть на клавикордах; итак, глаголу toucher соответствует здесь глагол играть.
D есть часть круга российского глагола трогать, находящаяся вне круга A, означающего французский глагол toucher, как например в следующей речи: тронуться с места. Здесь российский глагол тронуться не может выражен быть французским глаголом toucher, поелику французам несвойственно говорить: Se toucher d'une place; они объясняют сие глаголом partir. Итак, в сем случае российскому глаголу трогать соответствует французский глагол partir".
Подобно профессору из эпиграфа, я тоже категорически настаиваю: язык - это средство общения, и основная его задача (подчеркиваю, основная; побочные не столь важны) - передавать сведения от одного человека другому. Я настаиваю также, что каждое - или почти каждое - слово связано с обозначаемым им предметом или понятием произвольно. Человеку дано выбирать, какие слова назначать интересующим его предметам или понятиям, а раз возможен выбор, должны быть и основания для него. Выбирая слова, важно осознавать, что язык наилучшим образом выполняет свою задачу, когда пользуется легкопонятными, усвоенными человеком с детства словами.
Проиллюстрирую эту мысль на математическом примере. Хорошо ли мы, нематематики, пользуемся математическим языком? Хорошо ли умеем считать? Сомневаюсь. Умеем ли мы оперировать большими числами? Ну, сотнями тысяч; может, сотнями миллионов - и все. Глядя на число, обозначающее несколько сотен миллиардов, мы уже вынуждены считать разряды, чтобы понять, что это за число. С триллионами - и подавно. Не зря же мы предпочитаем изображать большие числа как произведение маленького числа и 10 в некоторой степени. Так вот, можно взять простейшее математическое предложение, например утверждение, что
2 + 3 = 5
Зная простейшие математические операции, мы слету схватываем это математическое утверждение и соглашаемся с ним. Однако представим себе такое утверждение:
(12563 - 1981385214) + ln(20.0855369) = √(11875/475)
Если я не ошибся в вычислениях, оно равносильно предыдущему, однако ухватить его смысл без вычислительной машины нет решительно никакой возможности. Почему? Потому что его составные части сложны для нашего понимания, неочевидны по сравнению с 2, 3 и 5.
Итак, повторяю, чем проще единицы, которыми пользуется язык, тем проще ему осуществлять свою главную задачу: как можно доходчивее передавать сообщения от одного человека другому.
Ровно то же самое мы имеем, когда сравниваем родную, усвоенную с детства лексику и лексику чуждую, нуждающуюся в пояснении.
Почему чужая лексика нуждается в пояснении? Внутренняя форма слова
Человеку свойственно выискивать значение в услышанных словах, находить их мотивацию или, как говорил Потебня, внутреннюю форму. Непонятн
Ассоциативные ряды и международное общение
Один из любимых доводов поборников заимствованной лексики - что она способствует лучшему пониманию между народами: мол, если на Западе говорят некое слово - возьмем, к примеру, изрядно обруганный "дискурс" - то и нам следует так говорить, чтобы мы друг друга поняли. Здесь возникают серьезные возражения. Аж целых два:
1) Если вдруг кому-нибудь сильно захочется высказаться на чужом языке, придется основательно выучить этот язык. Узнать, какими словами пользуются чужеземцы, когда высказываются по интересующей тебя теме. Поэтому совершенно неважно, как именно некое понятие выражается на твоем родном языке: изучая интересующий тебя чужой язык, ты узнаешь, как оно выражается и на нем. Одно и то же понятие вовсе не обязано одинаковым образом выражаться в разных языках: это не нужно, коль скоро язык обслуживает не мировое сообщество вообще, а только тех людей, которых им владеют. В общении с англичанами нам вовсе не мешает, что наш стол - это их тейбл, а наше яблоко - их эпл. Отчего же мы думаем, что отказ от "дискурса" как-то затруднит наше общение?
2) Заимствованные слова как правило пусты, лишены ассоциаций, тогда как в языке-займодавце они вплетены в густые ассоциативные сети. Считать, что в устах англичанина discourse или concept равнозначны дискурсу и концепту в устах русского, более чем наивно: discourse - возвышенно-поэтическое слово, широко используемое тем же Шекспиром, а concept - вообще слово из повседневного обихода. Не приближаемся мы, а наоборот отдаляемся от иноязычных авторов, втаскивая в собственный язык транслитерацию их слов.
Шишковские круги
Это понимал еще адмирал Шишков. Его все больше поминают нелестными словами, и совершенно зря. По крайней мере в своей работе начала 19-го века он пишет про то, что потом будут повторять многие теоретики переводоведения (не знаю, сами ли они это открыли или взяли у адмирала). Не удержусь и выпишу кусок из его книги (Собрание сочинений адмирала Шишкова, том II):
"Положим, что круг, определяющий знаменование французского глагола, например toucher, есть A, и что сему глаголу в российском языке соответствует, или то же самое понятие представляет, глагол трогать, которого круг знаменования да будет B.
Здесь, во-первых, надлежит приметить, что сии два круга никогда не бывают равны между собою так, чтобы один из них, будучи перенесен на другой, совершенно покрыл его; но всегда бывают один другого или больше или меньше; и да же никогда не могут быть единоцентренны, как ниже изображено:
Но всегда пересекаются между собою и находятся в следующем положении:
C есть часть общая обоим кругам, то есть та, где французский глагол toucher соответствует российскому глаголу трокать, или может быть выражен оным, как например в следующей речи: toucher avec les mains, трогать руками.
E есть часть круга французского глагола toucher, находящаяся вне круга B, означаюшего российский глагол трогать, как например в следующей речи: toucher le clavecin. Здесь глагол toucher не может выражен быть глаголом трогать; ибо мы не говорим трогать клавикорды, но играть на клавикордах; итак, глаголу toucher соответствует здесь глагол играть.
D есть часть круга российского глагола трогать, находящаяся вне круга A, означающего французский глагол toucher, как например в следующей речи: тронуться с места. Здесь российский глагол тронуться не может выражен быть французским глаголом toucher, поелику французам несвойственно говорить: Se toucher d'une place; они объясняют сие глаголом partir. Итак, в сем случае российскому глаголу трогать соответствует французский глагол partir".
Промежуточный вывод
Продолжение еще последует, хотя бы в виде приглянувшихся цитат, а пока подведу промежуточные итоги. Заимствовать слова напрямую из чужих языков, то есть переписывать их русскими буквами, нужно с большой опаской. Всякий раз стоит спросить себя: нельзя ли подобрать - а то и придумать - какое-нибудь слово породнее.
